Автор: Lilly
Персонаж: Нарцисса Малфой
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Саммари: что-то вечно-тоскливое о Нарциссе. И, да, здесь есть фем.
Дисклаймер: не мое.
Для Тиу
Жели
Фавиллы
с любовью.
читать дальше
… И когда за окном – дымчато-серое, жемчужное и легкие, невесомые вкрапления сизого, понимаешь, что все, ноябрь. Начинаются бесконечные сквозняки, ситцевые платки с каймой синевы и голые веточки лип.
День, вечер – неважно.
Одна (в целом) палитра, одни и те же слова, меняется только положение стрелок на старинных серебряных часах. И когда забываешь вовремя завести часы, кажется, что что-то остановилось. Сломалось.
Мгновения пустоты. Ни-че-го. Что-то такое горьковатое, как полынь, и обжигающе-холодное, как льдинки на пересохших губах.
И, между тем, что-то ведь все равно меняется.
Нарцисса думает, что в эти минуты она больше всего боится остаться одна. Боится вечного страха (аллюзия, тавтология и что еще?) «никому не нужна». Боится не то себя, не то теней на стенах. Бумажные обои, разрисованные некогда акварелью. В те минуты, когда что-то еще было нужно.
Уметь чувствовать.
По-настоящему, без излишнего пафоса, без излишеств, без чужих губ, без… но это все неважно. Потому что есть – сейчас, а еще будет потом. И снова – другие люди, незнакомые лица.
Нарцисса играет на фортепиано – но только чуть-чуть. Белое и черное, извечное противостояние, ненавязчиво гармонирующее с ее розарием.
Кружится голова.
И снова – морская соль, «вафельные полотенца», чепцы, эльфы и накрахмаленные простыни. Запах сирени. Потому что весна. Потому что так хочется больше (когда можно верить – по-настоящему верить – не притворяться).
Люциус, наверное, в кабинете.
А, впрочем, неважно. Все – бессмысленно, все – пустое.
Как те шелковые перчатки, как хлопья снега – белые курицы. Не то сказка о Снежной Королеве, не то иллюзия. Осколки льда.
Время.
Его всегда чертовски не хватает. Мало – жадно! – мало.
Тогда, раньше, было все еще впереди. Были улыбки, балы, смех, бриллианты и золото, никакого фарса. «Как обычно, - думает Нарцисса, лихорадочно поправляя прическу, - как обычно».
Сначала был Люциус. Потом Алиса. И потом снова – Люциус.
Люциус был верным ходом.
Алиса – досадным недоразумением. Ошибка, неловко втиснутая в такую «правильную» жизнь.
А теперь… про Люциуса говорить скучно, про Алису – странно. Ее (той, прежней Алисы) больше нет. А он – есть. Со своей по-детски смешной любовью к апельсинам. Это как аллегория – Люциус и пальцы, перемазанные апельсиновым соком. Поэтому он, наверное, так близок.
«Опасная такая жизнь», - как-то хрипло рассмеялся Снейп. Нарцисса сейчас думает, что лучше бы Снейпа вообще не было. Он портит все. Как капля чернил на нежной, полупрозрачной акварели.
Нарцисса думает, что хотела бы рассказать о себе. Вот как сейчас. Раз-два-три, ноябрь, фортепиано и дикие, выбивающиеся из всего – апельсины в гостиной.
Алиса любила сказки. Нежные, теплые, и дружба, конфетти, нафталин.
Нарцисса сейчас думает, что про Алису говорить сложнее. Потому что она сама – Алиса, а Алиса – она. И это как игра в шашки. Как что-то, что меняется местами. Быть может, «Алиса в Стране Чудес». Улыбки чеширских котов и вишневое варенье.
А если говорить о том, что «сейчас».
То – пустота.
Вакуум, безвоздушное пространство, сизый бархат, россыпи жемчуга. Ей не хочется, чтобы это было «красиво» или, предположим, «чувственно». Хочется видеть то, что есть на самом деле.
…
Нарцисса знает, что ее – недолюбливают. Не ненавидят, нет. Не «не любят». Всего лишь недолюбливают. Слишком вялое проявление чувств, и воробьи, нахохлившись, сидят на тоненьких ветках (вот-вот сломаются, ну же, летите, летите!).
А Люциус – соратник.
Как «тот, который рядом». Родной. На него можно опереться – и ты никогда, никогда не упадешь.
Алиса – это сон. Ненавязчивое бледное кружево, дымка, роса, сказка.
Она писала стихи. Несвязные и – неизменно – для тебя. Она говорила: «Нарцисса, я так люблю тебя, ты просто не представляешь, вот правда», а ты только пожимала плечами. Зачем произносить вслух то, что и так очевидно?
Нарцисса вздыхает.
За окном – вечер. Глубокий синий и капли жидкого золота. Тени. «Диковинные цветы», - шептала когда-то Алиса.
Почему-то сейчас Нарцисса уверена, что Алиса ничего этого не помнит.
Ничего из того, что было раньше. Прошлая жизнь – это даже не Френк. И уж тем более не тот мальчишка, Невилл. Нарцисса как-то мельком подумала, что он очаровательно мил. Мил настолько, что… впрочем, об этом не хотелось думать.
А сейчас – скука.
У губ Алисы был вкус персиков.
Персики, темно-лиловые пайетки и светлые голубые глаза. Смешная, взъерошенная Алиса.
Пылинка.
Пы-лин-ка. И, да, быть может – в солнечном луче.
Нарцисса кутается в шаль. Она с грустью думает, что похожа на старуху. Сгорбленную, безликую, таящую, будто свеча. С тусклыми бледно-голубыми глазами. Волосы – леска.
Алиса называла ее Белым Кроликом.
«Я за тобой бегу всегда, - шептала она, прижимаясь щекой к щеке Нарциссы, - а ты опаздываешь куда-то. Я ведь могу не дождаться тебя однажды, слышишь? Это я сейчас тебя люблю. А что через сто, тысячу лет будет? Вдруг… вдруг я забуду тебя, но нет, что за глупости, ты же знаешь, мне тебя никогда не забыть, даже если бы я хотела, но я не хочу, то есть я имею в виду, что…»
Теплое дыхание на шее.
И голос. Взволнованный, тревожный такой, звонкий-звонкий.
Глупости, глупости все это.
Нарцисса думает, что все – прошло. Что нет больше ни Алисы, ни Люциуса. По правде говоря, ее самой нет.
… И есть только осень, грязная, слякотная осень, и белое кружево первого снега за окном.